Воспоминания человека, служившего на Т-35.

      Родился я в селе Иванищи Владимирской области. Было нас в семье четверо детей - трое братьев и сестра, я был самый старший. Отец у нас рано умер, и с 12 лет я уже был в семье мужиком - старшим, значит, и должен был семью кормить. Ежели бы не колхоз, мы бы, наверно, помёрли. Хотя и в колхозе несладко было, и голодно, особливо в 33-34 году. С детства я ко всяким железкам и механизмам интерес имел, и как в колхозе трактор появился, я стал трактористу помогать, а потом и сам за руль сел - мне еще четырнадцати не исполнилось. А к шестнадцати я уже считался лучшим трактористом в селе. Только это и помогало, а то б не прокормились - братья еще малые были. А уж как среднему, Гришке, четырнадцать было, я стал Гришку трактору обучать... Так что, когда меня в 38-м в армию призывать стали, я уже за семью-то не боялся.
Вот значит, призвали меня. На комиссии врачи меня посмотрели, военком говорит:
- Ты, значит, трактористом был?
- Был, - отвечаю.
- Будешь танкистом! Я, честно, обрадовался...
      Попал я в танковую школу, в Орше она была, и стал учиться на механика-водителя танка. Поначалу несладко пришлось, потому что с грамотой у меня не очень было - только два класса у менябыло в деревне... Но я старательный был, да и танки полюбил. Очень мне они понравились - сила в нем чувствуется. Я, даже, бывало, пел, когда танк вел... Ну и склонность опять же у меня к механизмам. Так что к выпуску я уже одним из лучших механиков был в школе. В комсомол вступил. Проучились мы, и по выпуску стал я отделенный командир (это уж потом стали сержантом называть, года с 39-го что ли... или с 40-го...).
      Учили нас сначала на стендах - это, значит, седло такое, два рычага, доска с циферблатами - и вот инструктор тебе команды отдает... Потом пересадили нас на танки - на Т-26. Тут мы нехорошим словом стали стенды поминать - в танке нагрузка на рычаги больше, постоянно их дергать тяжелее. С непривычки у многих машины такие петли вытворяли - куда там летчикам! Учили, в основном, водить. Ну и матчасть, понятно. Тех, кто с нами там на командиров машин учился, еще, помню, радиоделу... Но у нас во всей школе только два танка были с рациями - ну, знаешь, вокруг башни, а остальные такие, голые. Водить учились все больше на полигоне, больших маршей не было почти - только два раза были, один раз на 30 км., а второй на 50 с чем-то... Может, еще должны были быть, но на втором марше курсант Ермилов из второй учебной роты (я в первой был) уронил танк в овраг, сам покалечился, и инструктора покалечил. После этого всех снова стали только по полигону гонять.После выпуска стали нас разбирать по частям. Одним из первых приехал полковой комиссар, и среди прочих, отобрал меня. Еще четырех человек от школы забрал.
Построил нас, значит, и говорит: - Я вас, самых лучших, специально отбирал! Будете служить на самых лучших танках, которые у Красной Армии есть!
      Вот приехали мы в часть. Что за танки, чего - не знали совершенно. Ясно, что не Т-26, потому что название у части такое - "Особая тяжелая танковая бригада прорыва". На Украину, значит, приехали, в Харьков. А потом, через несколько месяцев, перекинули нас в Житомир... Ну, рядом. Там совсем близенько до Житомира было...
      Однако вместо казарм нас после бани ведут на плац и зачисляют в учебный батальон - опять, говорят, будете учиться! Потому что машины сложные и секретные.
      Я как первый раз танк этот увидел - рот раскрыл. Т-26 и тот после трактора - здоровый, а уж тут-то... Башен - пять штук, стволы торчат в разные стороны, гусеницы - в человеческий рост! Чтобы забираться, лезешь по специальной лесенке. И весь он... ну такой огромный, что словами - не передать. Страшновато даже. А экипаж - целая футбольная команда, аж 10 человек!
      Стали нас к танку приучать. Сначала матчасть - мотор, трансмиссию, чтобы всё могли чуть не с закрытыми глазами. А за рычаги пока не пускают. Потом я и вовсе огорчился - оказывается, я, хоть и механик-водитель, а танком управлять не буду. Мое дело - мотор. Стрелять из пулемета пришлось подучиться - нас в школе хоть и учили, но не очень - наше дело там было - масло да мотор... Очень я огорчился, и пошел к командиру роты. Так мол и так, я же в школе из лучших был! Ну, комроты - старший лейтенант Босой такой был - посмеялся, и говорит: "Учиться водить все равно будешь - ты же должен уметь заменить водителя! Но там, говорит, образование иметь надо. Может, потом подучишься..."
И так мне обидно стало! Я же уже в этот танк влюбленный, можно сказать, был... Так что когда нас стали обучать вождению его, я целый день из-за рычагов не вылезал. Инструктор говорит - отдохни, мол, а я - нет! Но одного не учел. Танк этот, Т-35, водить очень тяжело было. Т-26 по сравнению с ним легко водился. А здесь я за день так руки-то натрудил, что у меня с непривычки правую аж свело до самого плеча. Уже инструктор нас отпустил мыться, а тут навстречу - ротный идет! Я его приветствовать, а у меня руку как сведет, и я ее поднять выше плеча не могу. Пришлось голову наклонить, чтоб, значит, под козырек... А он - Эт-т-то что за безобразие!? Так мол, говорю, и так - руку свело, перетрудил на рычагах, на вождении. Он меня уже серьезно выслушал, головой покачал, сказал - Хорошо, идите, мол... Смотрю потом - начал он ко мне присматриваться. С инструктором, со Стеценко, разговаривает часто, расспрашивает что-то.
      Через два месяца комиссия - учебу мы закончили. И вот вызывают меня в кабинет - сидят там майор-комбат, Босой и Стеценко. Майор мне говорит: - Товарищ Смоляков! Мы знаем, что вы хотите стать старшим механиком-водителем, что вы любите танк и знаете свое дело. Старший лейтенант Босой и старшина Стеценко подтверждают, что вы можете стать классным механиком-водителем. Но занимать эту должность вы пока не можете по несоответствию звания и по образованности. Однако бригада наша сейчас расширяется, будут приходить новые машины и при первой возможности я рекомендую командиру одного из батальонов назначить вас старшим механиком-водителем. Пока же повышайте свою квалификацию, подучитесь - останетесь в нашем учебном батальоне помощником инструктора. Как он сказал, так и вышло. Год почти прослужил я сначала помощником инструктора, а потом инструктором в учебном батальоне, но своего дождался. Дали мне третий зуб в петлицу, дали мне и машину.
      Но честно говоря, Т-35 этот был не сахар. Очень тяжелая машина была, и сложная. В управлении тяжел был - куда там! Очень нужно было быть физически сильным человеком, чтобы его вести - не говорю целый день, по целым дням его не водили. Потому что было такое правило - после 50 километров марша обязательно провести профилактический осмотр. Ломались часто, особенно с трансмиссией была беда. У меня на машине мы за полгода две КПП поменяли. А мы больших-то маршей не делали, машины старались беречь.
      В 40-м весной меня в числе лучших механиков послали на первомайский парад в Киев. Считай, недели за три мы стали машины готовить - все моторы перебрали, КПП, все до последнего винтика. Потому что большая честь была, и мы этой честью гордились - все свободное время даже машинами занимались. Волновался я очень - мы же, считай, всю Красную армию представляли... На четыре кило похудел - вот как нервничал! А сам парад не очень помню. Из люка и так особенно много не видать, да еще в голове одна мысль - строго дистанцию выдержать... Так в корму передней машины и глядел. А вот после парада нас какой-то генерал поздравил, хвалил за прохождение, и всем жал руки. Нет, не Тимошенко. Не знаю фамилии. Но я это хорошо помню - все в письме матери написал, они всей улицей письмо читали...
      Летом 40-го года нас перебросили на Западную Украину, под Львов. Когда наши пошли Западную Украину освобождать, мы очень жалели, что нам приказ не поступил. А тут мы приехали уже на освобожденную территорию, значит. Дали нам указание бдительность усилить, потому что территория вроде наша, но врагов еще много. Марши вообще прекратились, только в боксах с машинами возились. Формировали нас заново, стали мы 34-й танковой дивизией. Полк у нас был образцовый. Укомплектован был всегда на сто процентов, с запчастями порядок, городок военный хороший...
      Ждали ли войну? А черт те знает... То есть ждали, конечно. Знали, что кругом враги. Комиссар нам политическую обстановку часто объяснял. Но я, честно, не очень интересовался. Потому что уверен был - если что, врага мы опрокинем. Ну, нас воспитывали так... Я вот спортом увлекся, боксом. Я же низкий такой был, крепенький, и удар у меня хороший был. Так что про войну я особо много не думал. Однако весной Прим. автора: (1941-го) пришло мне время демобилизоваться. А ротный мне как-то и говорит: - А оставайся-ка ты, Смоляков, на сверхсрочную. Летом в отпуск съездишь, а осенью пошлем тебя в полковую школу, станешь старшиной. Класный ты механик, жалко тебя отпускать. А тут и я подумал - а чего мне, действительно, в деревню возвращаться? Братья выросли, Гришку тоже прошлой осенью призвали, но мать пишет - все у них хорошо, наладилось, все работают и довольны. Опять же - при деле я здесь, и нравится мне это. Ну, и форма, само собой... Как в увольнительную на танцы - так от девок отказу нет... Серьезное это дело - военное, и я при деле. Да... Написал матери, что остаюсь на сверхсрочную службу, что летом отпуск обещают - пусть ждет...

      Стало быть, вечером 21-го июня мы в клубе у нас посмотрели кино... Не помню, что за кино... Но не "Чапаев", это точно, я его очень любил, и много раз смотрел, я бы запомнил. Комедию какую-то. И отбой. Как вдруг, часов в 12 ночи дневальный в казарме: Тревога!!! Ну, мы оделись, из казарм выскочили, и бегом к боксам - места в танках занимать. Заняли. Сидим, ждем отбоя тревоги. Потому что это была уже пятая, что ль, тревога за месяц. Но каждый раз - заняли места, и отбой. Даже машины из боксов не выводили. Они у нас по новому приказу, который в начале июня дали, частично снаряженные были. Вдруг команда: - Построиться! Построились. Стоим, ждем. Приказов никаких. Я Гнедько, нашего заряжающего, в бок пихаю - Гриша, чего ты думаешь? А Гнедько хохол был, затейник, всегда шуткой отмахивался, очень матерился лихо, хоть за это наряды ему давали - он мне вдруг тихо: - А ить война буде, Ваня. И - бежит наш ротный, капитан Вереев: - Танки заправить! Вывести из парка!
      Тут некоторая суматоха поднялась, но заправились быстро, вывели машины на полигон. Стали боеприпасы загружать. А уже светать стало, вдруг слышим - гудят моторы, самолеты идут. Силуэтики такие черные, на фоне неба... И вдруг - где-то южнее - бах, бах - взрывы. Далеко, километрах в двадцати... Так у нас война и началась.
      Загрузились мы, получили приказ - следуем на запад. Только километров тридцать прошли - стой, поворачивай оглобли! На юго-восток, на Самбор. Чтобы не потеряться, мы в роте на башнях сзади мелом цифру два нарисовали - вторая рота, значит. Но колонна пока ходко идет. Часа в два дня первый раз обстреляли нас - прилетел самолетик небольшой, сбросил пару бомб, сжег автомастерскую. Ранило там двоих.
      К ночи прошли километров семьдесят, сборный пункт в лесу - глядь, одной машины из батальона уже нет. Отстала. Но ночью пришли, починились в дороге. Про первые дни рассказывать мне особо нечего. Днем идем, ночью стоим. Много идем, целыми днями. Колонна танков, машины. В первый день дороги почти пустые были, потом стали беженцы попадаться, чем дальше, тем больше. Опять же и машин на дорогах стало больше. Пару раз пехотные части обгоняли.
      На третий день приказ пришел - двигаться только по лесным и проселочным дорогам. Тут стала колонна растягиваться, полк наш медленно идет... А мы все идем, а немцев нет все и нет. Самолеты летают, но снизу не очень разберешь - наши или чьи... Первые пару дней не бомбили. 24-го уже, когда ко Львову подходили, нам в первый раз как следует врезали - сколько уж там самолетов по нам отбомбилось, не знаю - впереди, в начале колонны были взрывы. Но стояли минут двадцать, видать, дорогу растаскивали. Я люк открыл, смотрю - а там дым столбом, горит что-то... Потом мимо проходили - машины сгоревшие, и танк один стоит на обочине. Не горит, кто-то там копается... Вообще стали машины отставать - по таким дорогам, как же не отстать... КПП горели, моторы ломались - я ж по мирному времени помню - у нас постоянно в полку пять-шесть машин да стояли под ремонтом. Как раз за Львовом одна машина из нашей роты, лейтенанта Комариского (?) отстала. КПП они разбили. А с запчастями неразбериха началась - кое-что в летучках везли, но батальон обеспечения нас то ли обогнал, то ли отстал...
      Разговоров нет почти. Как-то это вот запомнилось - почти не разговаривали. Словно мы пружина была - и ударить надо было, а мы все не ударяли. И идем уже на восток. И артиллерия иногда слышна стала. После Львова кошмар начался. Колонна растянулась на десяток километров, потому что дороги просто забиты - толпы народа, кто на повозках, кто пешком... И немцы начали бомбить постоянно. А чуть самолет - "Воздух!" - так такая паника на дороге начинается! Машины бросают, разбегаются кто куда. Самолет уже улетел, а они все не возвращаются. А нам же двигаться надо! Одна такая полуторка на повороте как раз перед моим танком поперек дороги встала. Командир наш - лейтенант Столбов - мне: "Скинь ее к чертям с дороги!". Ну, пришлось...
      Километрах в восьмидесяти за Львовом у нас радиатор потек. Встали мы, и встали надолго. Какой-то майор на полуторке подъехал, передал приказ - место сосредоточения юго-западнее Бродов, завтра к вечеру. А мы остались чиниться. Прокопались весь день и часть ночи. Пошли догонять полк. К утру догнали колонну, но не нашего, а соседнего, 68-го полка.
      Не дошли до Бродов километров пятьдесят (это уже 27-го вечером было), новый приказ - повернуть на юг, на Злочев, а оттуда на Тарнополь... Может, кто в полку и понимал, что к чему, зачем нас так бросали... Ну а мы совсем перестали понимать. И, видать, не мы одни. Столько народу по дорогам моталось, и все в беспорядке - никто не понимал, куда, кто... Так что шли очень медленно.
      Не доходя Тарнополя сгорел у нас главный фрикцион. Тут уже сделать ничего было нельзя, и танк мы бросили. Пулеметы закопали, как положено, оптику забрали с собой. Так и не дошел наш великан до немцев...

      Где наш полк - непонятно, мы в растерянности... Столбов доложился командиру какой-то части, которая шла мимо нас, и тот своей властью нас в часть зачислил. Экипаж нас раскидали кого куда, а меня посадили механиком в "двадцать шестой" - прежний механик руку люком раздробил себе. Отходим на восток. Да не отходим уже - отступаем. Всем это уже понятно, и скверно от этого. Жара, пыль. Самолетов наших нет, только немцы летают (мы уже научились отличать). Но не бомбят почти, слава богу. Изредка прилетит самолетик, сбросит несколько бомб. Потерь от этого нет почти, а вот беспорядку полно. Особенно с лошадьми проблема - собрать их снова, упряжки на дорогу вывести... Один раз сбросили листовки. Что уж там было - не знаю, но одного красноармейца, который подобрал, тут же, на обочине, батальонный комиссар лично расстрелял. И то и дело - паника вспыхивает - "Десант! Десант немцы высадили!" Откуда узнавали - черт его разберет, да неоткуда было. Паниковали только.
      Но один раз и мы под страшный налет попали. Никто и "Воздух!" крикнуть не успел, а прямо над шоссе уже пара самолетов идет, и из пулеметов по толпе... Кто где стоял - тот там и упал, только когда они уже пронеслись, все врассыпную бросились. А они петлю заложили - и снова над шоссе, только не стреляли уже. Низко прошли, очень низко. Я так думаю - издевались. А по ним не стрелял никто. Это в кино только я видел, чтобы по ним стреляли, а тогда каждый думал, как бы спрятаться. Только к осени, говорят, привыкли и стали меньше самолетов бояться.
      Вскоре догнала нас колонна из 7-й дивизии, тоже в нашем корпусе была. Прим. автора: (видимо, 7-я мотострелковая дивизия, входившая в 8-й мехкорпус) Мы в нее влились. Говорили, есть приказ отходить к Проскурову.
      4-го июля мой Т-26 отправили с парой других поддержать стрелковую роту, которая наш отход прикрывала...
Помню, холм там был такой седлом, мы его перевалили - и увидели, как внизу, в километре примерно, по дороге от леса идут машины. Грузовики в основном, мотоциклы, и броневики вроде. В бинокль посмотрели - кресты. А внизу уже нас заметили, броневики разворачиваются в нашу сторону, с дороги съезжают, и два танка появилось. В какой-то я был... задумчивости... я ж в первый раз немцев увидел, и как-то растерялся, что ли. Только слышу, лейтенант мой в башне орет по рации "Есть атаковать!". Люк грохнул, лейтенант мне сапогом по шее - вперед! Рванулись мы.
      Может, метров двести и проехали всего, как вдруг - удар - и темно сразу. Я, наверно, без сознания был. Пришел в себя - темно, как ночью, ничего не вижу, чувствую - гарь, дым, горим! И я как закричу... В груди боль страшная, правой половины тела не чувствую, но не потому заорал, а потому что испугался, что ослеп... Очень этого испугался... Тут кто-то меня за шиворот как дернет - из меня опять сознание вон. Снова пришел в себя - заряжающий, Семен, меня волочит, сам черный, лоб в крови... Вот не помню, как его фамилия - забыл и все... А он мне жизнь спас. Танк наш, вижу, горит, еще дым внизу по склону... А я плачу и кричу в голос - стыдоба, а сдержаться не могу - так испугался, что ослеп...
      Что потом, я, знаешь, не помню. Потому что рана у меня очень тяжелая была - два осколка в легкое попали и еще один в плечо, крови много вытекло, и в сознание я почти не приходил. Помню только, как перегружали меня в полуторку, и как лицо чье-то надо мной качалось... Мне в бреду казалось, что это, вроде, маятник - ну, как в часах... У нас дома такие были. Боялся, что маятник этот перестанет качаться, потому что тогда умирать придется. Сознавать себя снова уже в госпитале начал, в Кировограде. Но там мы недолго были, нас эвакуировали в Харьков. Состояние у меня было тяжелое, пришлось там вторую операцию делать. Потом эвакуировали Харьков, попал я в Воронеж, а оттуда уж не знаю почему - в Загорск, под Москву. Это уже в октябре было.

      Я тяжело очень выздоравливал, рука не очень слушалась. К ноябрю я выздровел. Отправили меня в запасной танковый полк. Военком, правда, на врачебной комиссии, предлагал мне механиком в артиллерийский полк - все ж не так тяжело. Но немцы уже под самой Москвой стояли, и по-комсомольски неправильно это было. Сейчас думаю, что, может, и дурак был - глядишь, цел бы остался... А может, и наоборот. Да и молодой был, смерти не боялся. Боли боялся, а смерти нет. Еще очень боялся калекой остаться - насмотрелся уже по госпиталям...
      Попал я в запасной полк, там мы недели две вспоминали, чего забыли. Водили опять же Т-26. Выдали обмундирование, но плохонькое, с чужого плеча уже. Даже старые шлемы у нас встречались - не мягкие, брезентовые, а жесткие, кожаные. Шинели дали, ботинки - а сапог не дали. Из запасного полка отправили меня в 20-ю танковую бригаду, она как раз на переформировку была отведена. Были в ней опять же Т-26, несколько Т-34 и десяток легких новых танков Т-70.
Прим. автора: (Судя по дальнейшему описанию - Т-60).
      Я очень хотел на "тридцатьчетверку" попасть. До этого я ее и не видал, слыхал только в госпиталях, что есть такой танк. Ну ты же видел Т-34, понимаешь - она вся как бы вперед направлена, как на таран... Но нас, новоприбывших, рассадили на Т-26 и Т-70. Я попал на Т-70. Не понравился он мне - маленький, тесный, весь приплюснутый какой-то. Да и пушка - что такое 20 миллиметров калибр? Что из нее пробить можно? Но приказ есть приказ, и стали мы с моим новым командиром - младшим лейтенантом Пешко, к этому танку привыкать. А как за рычаги сел - смотрю, не так уж и плох этот малютка! Управление у него легкое, ход хороший. По любой грязи, даже по болоту проходил, маневренный был. И простой очень. Только вот пушка, да... Ну да нас против танков и не пускали - в разведку, пехоту поддержать...
      Пешко очень хотел на танке горящее сердце нарисовать - он очень Горького любил, про Данко. И мне рассказывал. Но не разрешили. Только номер у нас был на башне - 11.
      Значит, в конце ноября я в бригаду прибыл, а 6 декабря начали мы контрнаступление под Москвой. Мы шли на Можайск. Холод стоял страшный, даже полушубки и валенки, которые нам уже в бригаде выдали, не спасали. Те, кто на "тридцатьчетверках", под днищем костер разводили по ночам, чтобы танк обогреть, а нам так нельзя было - у нас мотор был бензиновый, сгорели бы как свечки. А ночевать толком больше негде, так как все деревни на пути под корень выгоревшие. Один только раз повезло нам - немецкий блиндаж заняли. В какой-то машине мы с Пешко нашли канистру спирта - и как замерзаем, мы его грели и горячим пили. Ну, втихую от начальства, конечно. Тем и спасались - но ведь ни в одном глазу! Но от холода немцам еще туже, чем нам приходилось. Тут уж я немцев во всяких видах насмотрелся - и на битых, и на мерзлых, и на пленных... Смотрели на них, как на дрова. Помню, мы наехали один раз на вмерзшего немца, развернулись на нем, и только потом заметили. Сейчас бы такое увидел - затошнило бы - а тогда глянули только, и все.
      Посылали нас все больше в разведку, потому что двигались мы вперед быстро, надо было точно знать, где немцы. Тогда вот я свою медаль и заработал. Послали нас в разведку, проверить, есть ли мост через речку. Мы подъехали, танк в кусты спрятали. Мосточек цел, и вроде, в порядке. Пешко мне говорит - Ты тут посиди, а я схожу подходы посмотрю. Автомат взял и побег. А минут через десять, смотрю - с той стороны немцы! Два грузовика едут и "гроб" впереди. С солдатами. А лейтенанта моего нет.
      Ну, я в башню - хорошо, разбирался там, что к чему. Как фрицы на мост въехали, я врезал по ним из пушки, очередью, метров со 150. Один грузовик загорелся сразу, немцы из него посыпались, а броневик, что впереди ехал, вильнул резко, и с моста наполовину съехал, да так и застрял. Я ему вторую очередь всадил, он тоже задымил. А я уже в азарт вошел, луплю по немцам, благо, что они вскачь назад удирают. Тут и Пешко прибежал, заменил меня в башне. А только второй грузовик нам поджечь не удалось - он задом, задом - и ушел.
      Как все успокоилось, мы подъехали к мостку. Десятка два фрицев мертвыми, да кто уж там в машинах поджарился. По возвращении Пешко командиру доложил, и представили меня к медали, вот - "За отвагу". 17-го числа мне ее вручали, а 19-го аккурат...
      Пехота в деревеньку одну уперлась. Деревенька так себе, три двора, но там у немцев оборона была грамотная и пулеметы. А подходы - по чисту полю. Они туда раз сунулись, да откатились. Запросили танки в подмогу.
      Послали нас - две Т-70 и одну "тридцатьчетверку". Мы с пехотой договорились, все как положено - мы с пехотой идем, ее прикрываем, а Т-34 чуть сзади, чтобы пушкой мог пулеметы гасить. Пошли. Хорошо пошли, пехота не залегает почти, как только немцы стрелять начинают - мы их тут же бьем. Метров триста нам до дворов оставалось...
      И все. Тут как обрезало. Очнулся уже в госпитале. Кто меня вытащил - не знаю, врачи сказали, что вроде пехотинцы какие-то сдали. Только видать, пролежал я в танке немало, потому что поморозиться успел. Но это ерунда все... Левую ногу, вишь, пришлось отрезать - она там на лоскутьях болталась... А в правой железо до сих сидит. Как понял я, что калекой стал...
      Ну, а про госпиталя я тебе ничего не буду говорить. Ни к чему это, не поймешь, а самому не дай бог. А что нас садануло - не знаю. И что с Пешко стало - тоже. Погиб, наверно... Выписали меня в мае. Списали, конечно, подчистую - калека, два тяжелых ранения.
      В городе мне делать нечего, да и жить негде. Подался к себе в деревню. Приехал - к пустой избе. На Гришу еще в августе похоронка пришла, осенью и Сергея забрали, ему как раз 17 исполнилось. А на меня ведь тоже похоронка пришла, из части. Соседи сказали, что мать после этого слегла, да уже и не выправилась, в январе и померла. Сестра в город подалась, адрес оставила. Я ее потом по тому адресу искал...
      И стал я на всю деревню - второй взрослый мужик, кроме ребятни, да стариков. (Первый предколхоза был, его чего-то на фронт не взяли). Пошел трактор налаживать, а потом и пахать приспособился. От Сергея две весточки пришли из-под Воронежа, а потом - "пропал без вести".
      Сестру я искал долго, и после войны искал - но так и не нашел, и не вернулась она.
      Вот тебе и вся моя война, и больше рассказывать нечего мне...